Власть и оппозиция в годы Первой мировой войны

Вопрос о возможности быть втянутыми в войну был по­ставлен министром иностранных дел А.П. Извольским уже в 1908 г. в связи с активизацией Австро-Венгрии на Балканах. По мнению большинства исследователей, Николай II не хотел войны и всячески старался не допустить ее начала. Наиболее дальновидные политические деятели убеждали царя в непод­готовленности к войне и в возможности новой революции на почве военных поражений.

В литературе традиционно обвиняют царское правитель­ство в плохой подготовке русской армии и военной промыш­ленности к первой мировой войне. Действительно, Россия подключилась к гонке вооружений позже других стран, по­этому ее военно-политический потенциал уступал немецкому. Но следует иметь в виду, что вряд ли кто-нибудь из военного руководства любой из воюющих стран предполагал, что война продлиться более 4 лет. Генеральные штабы рассчитывали максимум на 3—4 месяца, в худшем случае на полгода. Это обстоятельство, видимо, определило окончательное решение царского правительства, тем более преобладающим станови­лось мнение, что война поможет стабилизировать внутреннее положение и отвлечет рабочий класс от борьбы.

Тем самым война становились средством выхода прави­тельства из очередного внутриполитического кризиса, кото­рый не удавалось перевести и конституционный. Сама кризис­ная ситуация не разрешалась, а загонялась «вглубь». В этом отдавали себе отчет все политические партии, но каждая из них пыталась по-своему использовать как экстремальную об­становку, созданную войной, так и ее возможные последствия. Правые силы надеялись использовать чрезвычайную ситуацию, чтобы восстановить в полном объеме самодержавную монар­хию, свернуть прежний реформистский курс, а затем и укре­пить власть монарха на волне патриотизма.

Во главе всех армий России закон ставил ответственного только перед императором Главнокомандующего, при кото­ром сосредоточивался аппарат Ставки. Верховным Главноко­мандующим был назначен дядя царя — кавалерийский гене­рал великий князь Николай Николаевич.

Однодневные заседания Государственной думы и Государ­ственного Совета 26 июля прошли под знаком доверия прави­тельству. Открывший чрезвычайное заседание Думы М.В. Родзянко произнес торжественную речь о «единении русского царя с верным ему народом».

Речь Милюкова была созвучна настроениям либеральной оп­позиции, которая рассчитывала на деловое сотрудничество с властью в годы войны, а победу, одержанную в союзе «с за­падными демократиями», надеялась использовать для дальней­ших шагов по пути демократической модернизации страны.

Обещая правительству поддержку, кадеты и октябристы в своей печати выражали надежду на то, что проявленное во время войны единение царя и общества заставит власти после войны, в порядке «благодарности», пойти на уступки, осуществить давно разрабо­танную ими программу реформ.

Рукопожатие Пуришкевича и Милюкова символизировало «единение сил» перед лицом внешней опасности. В духе не­преклонной решимости защищать отечество от имени трудо­виков выступил А.Ф. Керенский. В своем заявлении он ска­зал: «Крестьяне, рабочие и все, кто желает счастья и процветания страны, будьте готовы к тяжким испытаниям, которые нас ожидают впереди, соберитесь с силами, ибо, защитив свою страну, вы освободите ее».

В этом же выступлении осуждалась война, содержалась критика внутренней политики пра­вительства и выражалась надежда, что «внутренняя… сила русской демократии вкупе с другими движущими силами рус­ского народа… защитят отечество и культурное наследие».

Выступавшие на заседании Думы депутаты делали заявле­ния о преданности правительству, государству, народу. Дис­сонансом прозвучало выступление представителя социал-де­мократической фракции. Огласив общую декларацию, осу­дившую войну, и противопоставляя ей международную соли­дарность трудящихся, большевистская и меньшевистская фракции покинули заседание Думы, не приняв участие в утверждении военного бюджета. Впоследствии меньшевики, воз­главляемые Н.С. Чхеидзе, изменили линию своего поведения в Думе, согласовывая ее с действиями либералов. Их заявле­ние 26 июля историки склонны объяснять отсутствием ин­формации о позиции лидеров своей и западноевропейской coциал – демократии.

Внешне первый год войны вызвал сплочение различных политических сил вокруг трона, известную стабилизацию аб­солютизма в России. Государственная Дума и Государствен­ный Совет после однодневных заседаний 26 июля 1914 г. не собирались до января 1915 г. Отсутствие «законодательных» палат, вотум доверия, который вынесла правительству Дума, интенсивная деятельность самого правительства, более суро­вые порядки в стране создавали видимость возвращения всей государственности России к дореволюционным порядкам и временам.

Определенные основания для такого вывода давала и спе­цифическая психологическая обстановка начального периода войны. Внешне она характеризовалась стихийным и созна­тельным патриотизмом, основанным на чувстве ненависти к врагу. Сплочение перед внешней опасностью стало основой для пропаганды лозунга «защиты отечества», призывов к гражданскому миру, временному отказу от политики реформ. Од­нако следует иметь в виду, что частью общества, например солдатами, лозунг «защиты отечества» воспринимался как со­проводительно-казенный. Они шли на войну в силу приказа, слепой покорности. А такой «патриотизм» был чреват слепой непокорностью.

Важно учитывать и то обстоятельство, что общее несчастье, основанное на чувстве ужаса и отчаяния, ненависти к врагу, не только объединяет, но и ожесточает. Неопределенность пси­хологического состояния как результат сложного переплете­ния бурных чувств, вызванных войной, продолжала противо­речивую линию поведения: от ультра- до антипатриотизма.

В сентябре 1914 г. В.И. Ленин, находясь в Швейцарии (он был выслан сюда из Австро-Венгрии по подозрению в «шпионаже» в пользу России), предложил для обсуждения про­живающей здесь группе большевиков антивоенную резолю­цию. Итогом ее обсуждения явились тезисы о войне и Мани­фест ЦК, опубликованный в № 33 газеты «Социал-демократ», являвшейся ЦО РСДРП, под названием «Война и российская социал-демократия». Превращение империалистической вой­ны в войну гражданскую, содействие социалистов всех стран поражению «своих» правительств в войне, созда­ние III Интернационала — таковы были лозунги, изложенные в Манифесте.

Таким образом, в начале войны политические силы страны группировались по принципу: за гражданский мир или против него. В первом случае согласие достигалось на почве отказа от политики реформ, по крайней мере, во время войны, во втором случае массы открыто призывались к революционной борьбе с правительством.

Первые пять месяцев войны стали тяжелым испытанием для армии и страны. Поражения 1915 г. обострили полити­ческие противоречия в обществе. Если начало войны и пер­вые успехи армии поддержали на время шовинистические и патриотические настроения, то поражения 1915 г. вызвали апатию, недовольство правительством, сомнения в целях вой­ны. Активизировали борьбу рабочие, начались еще редкие ан­тивоенные выступления в армии, возобновилось крестьянское движение. Под влиянием усиливающегося народного движе­ния лидеры меньшевиков и некоторых народнических партий вновь вернулись к идее революции. С начала 1915 г. все более крепла «патриотическая тревога» буржуазии за судьбу армии и флота.

По всей стране были организованы «военно-про­мышленные комитеты», которые должны были мобилизовать промышленность на выполнение армейских заказов. Инициа­тором их создания явился крупный промышленник П.П. Рябушинский. Координировал деятельность этих комитетов Цен­тральный ВПК, председателем которого был избран октяб­рист А.И. Гучков. Назначение Гучкова явилось прямым вызо­вом царю, так как именно Гучков повел еще с 1911 г. кампанию разоблачения Г. Распутина.

Либералы пытались превратить Центральный военно-про­мышленный комитет в своеобразное министерство. В составе этой организации имелась рабочая группа, которая возглавлялась меньшевиком — рабочим заво­да «Эриксон» К.А. Гвоздевым. Через эту группу и связанные с ней рабочие группы местных военно-промышленных комите­тов Гучков и его заместитель, промышленник А.И.Конова­лов, и др. рассчитывали привязать рабочее движение к либе­ральной оппозиции, повести его за собой.

Poст масштабов деятельности «общественных организаций», несомненно, помогал решению таких острейших проблем, как обеспечение армии и тыла, эвакуация предприятий и населе­ния, налаживание военного производства. Кроме того, они уси­ливали доверие союзников к России и в определенной мере служили гарантом их военной мощи. Но в то же время, увели­чивая экономическую силу деловых кругов, эти организации целенаправленно двигали ее к политической власти. Ничего иного, кроме обострения конфликта между властью и либе­ральной общественностью, в этой обстановке произойти не могло.

Либералы настойчиво требовали произвести перемены в правительстве, настаивали на созыве Государственной Думы. Отвергая слишком либеральные притязания, Николай II, од­нако не стремился полностью пресечь их, как настойчиво ре­комендовали ему правые. По мнению исследователей, царь проявлял осторожность. Перетасовка министров, так называемая министерская чехарда, в сущности имела целью регулирование отношений правительства с Ду­мой и «общественными организациями». При обострении этих отношений «выдвигались» либеральные министры (А.И. По­ливанов — с июня 1915 г. военный министр), при необходи­мости «брались» министры из правых (Б.А. Штюрмер — став­ленник Г. Распутина). Царь и правительство старались удер­жать в приемлемых рамках деятельность оппозиции и ее орга­низаций.

Но такой курс маневрирования усиливал в условиях вой­ны разногласия между царем и его оппонентами как справа, так и слева. Если царь склонялся, хотя бы на словах, к уступ­кам «общественности», это раздражало консервативные силы, а уклонение от проведения преобразований вызывало новую волну протеста со стороны оппозиции. Топтание царя на ме­сте ускоряло крах третьеиюньской политической системы. Социальная база царизма сужалась.

На открывшейся в июле 1915 г. очередной сессии Государ­ственной Думы призыв Горемыкина к единению с правитель­ством натолкнулся на резкую критику социал-демократов и трудовиков и вызвал явную оппозиционность со стороны ли­беральных фракций.

Одновременно в Государственной Думе кадетская фрак­ция во главе с Милюковым повела напряженную работу по скреплению образовавшегося на данной сессии оппозицион­ного большинства «без крайне левых и без крайне правых», получившего название «Прогрессивный блок».

Из 422 депутатов IV Государственной Думы 236 вошли в состав Прогрессивного блока. Вновь возникла общенациональная оппозиция царю. Справа граница блока прошла по фракциям националистов. Они раскололись, и та часть, которая видела возможность установления единства действий с каде­тами и октябристами, получила название «Прогрессивных националистов». Во главе их стал В.В. Шульгин. Обе левые фракции — меньшевиков и трудовиков — остались за рамка­ми блока. Центральным пунктом соглашения было требова­ние «министерства доверия». В декларации блока оно было выражено следующими словами: «Создание объединенного правительства из лиц, пользующихся доверием страны и согласовывавшихся с законодательными учреждениями относи­тельно выполнения в ближайший срок определенной програм­мы».

В основе ее лежала формула «министерства обще­ственного доверия», которую выработал П.Н. Милюков, как эквивалент лозунга «ответственного министерства», приемле­мого в либеральной среде и обеспечивающего соглашение с умеренно-правыми кругами.

Под «министерством доверия» блокисты подразумевали правительство, состоящее из честных и компетентных деятелей, которое могло бы более или менее приемлемо руково­дить страной в условиях войны и разрухи. Кадеты обнаружи­ли свою оппозиционность одновременно и по тем же мотивам, что и октябристы, прогрессисты, националисты — и в этом была особенность их оппозиционности в условиях войны. По высказываниям активных деятелей этого блока, они объявля­ли войну «системе власти», имея в виду не царскую власть как таковую, а систему высших правительственных назначений, осуществляемых по указаниям Г. Распутина и императрицы.

Компромиссная по своему характеру программа Прогрессивного блока предполагала, помимо требования министерства доверия, проведение и других реформ: обновление состава местных органов управления, смягчение национальных ограничений, частичная политическая амнистия, введение волостного земства, восстановление закрытых правительством рабочих профсоюзов и прекращение преследования участников больничных касс и т.д.

Тот факт, что либералы требовали от власти быстрых и неотложных реформ, показывал быстрое нарастание оппозиционности в стране. Программа Прогрес­сивного блока отражала пожелания его участников сохранить гражданский мир на более реальной социально-экономичес­кой основе, а не на эмоциональных чувствах первого периода войны. Их оппозиционность имела разные причины, среди них — недовольство неудачами царизма в войне, нервная ре­акция на слухи о сепаратном мире, общее стремление изме­нить руководство страной. Для оппозиции и, прежде всего, ее либеральной части, образование Прогрессивного блока, обра­щение к царю с программой преобразований означало, что конституционные возможности монархии не исчерпаны.

Некоторые историки считают, что это решение царь примял, опасаясь противодействия ставки своим планам пресечения оппозиционного движения в стране. Несмотря на мотивы такого решения, оно имело фа­тальные последствия для России. Царь стал все чаще посе­щать Ставку, много времени проводить и разъездах, инспек­тированиях, смотрах формирующихся частей в тылу, тем са­мым фактически предоставив функции соправителя царице. По ее настоянию был объявлен указ о перерыве работы Думы, и напрасно лидер Земского союза князь Г.Е. Львов взывал к царю: «Ваше императорское величество… обновите власть. Возложите тяжкое бремя ее на лиц, сильных доверием страны. Восстановите работу народных представителей. Откройте стране единственный путь к победе, загроможденный ложью старого порядка управления». Царь не ответил.

Еще одна возможность для соглашения между либеральной обществен­ностью и царизмом была упущена. Блестяще оценил сложив­шуюся политическую ситуацию один из лидеров либеральной партии русских националистов, член бюро Прогрессивного блока В.В. Шульгин, спустя несколько месяцев принимавший вместе с А.И. Гучковым отречение от престола Николая II. Он полагал, что в те осенние дни 1916 г. еще были альтерна­тивные пути предотвращения катастрофы, состоявшие, прежде всего, в возможности «позвать Прогрессивный блок», т. е. со­ставить кабинет из его лидеров, что позволило бы выиграть время; при нежелании уступать власть необходимо было «найти Столыпина второго… который блеснул бы перед страной умом и волей… и править самим — не на словах, а на самом деле — самодержавно»; в третьем случае следовало бы немедленно «кончать войну». Однако же, как с горечью заметил В.В. Шульгин, не сделали ни первого, ни второго, ни третьего, а назна­чили «заместо Столыпина» — Штюрмера, о котором в Петер­бурге говорили как об «абсолютно беспринципном человеке и полном ничтожестве».

Провал «первого штурма» власти со стороны Прогрессив­ного блока вызвал среди его лидеров некоторое разочарова­ние. Часть либеральной оппозиции приготовилась к долгой осаде власти, к их числу принадлежали, прежде всего, каде­ты, другие же стали размышлять об организации дворцового переворота, в результате которого произойдет смена монарха и которая позволит начать конституционные преобразования. Однако второй вариант не получил предпочтения.

В начале 1916 г. царь предпринял новые шаги примире­ния с Думой; сместил с поста премьер-министра Горемыкина; более того, в начале февраля сам явился в Думу. Но одновременно Николай II планирует осуществление серии мероприятий, которые, по существу, направлены на уста­новление в стране военной диктатуры. Предполагается вве­дение военного положения, повседневная предва­рительная цензура, назначение правительственных чиновни­ков в земские и городские союзы, военно-промышленные комитеты, милитаризация заводов.

Успехи на фронте летом 1916 г. — Брусиловский прорыв позволяют царю усилить наступление. В целях реализации своей программы он пре­рывает заседания Думы, запрещает земские и городские съез­ды, дает указание об аресте активных членов военно-про­мышленных комитетов. По предложению правого октябрис­та А.Д. Протопопова в октябре 1916 г. принимается закон об усилении полиции. Все чаще практикуются тайные сове­щания министров, продолжается практика правительствен­ных перестановок.

Царское правительство придерживалось в основном репрессивного курса, временами пыталось манев­рировать, искать пути сближения с лидерами оппозиции. Делалось это, однако, крайне непоследовательно, и любое обо­стрение внутриполитического положения вело к отказу от пе­реговоров, отставке замешанных в них лиц и новому усиле­нию репрессий. Неуклонно росла волна недовольства властью со стороны официальных лидеров либеральной оппо­зиции. Эта возрастающая быстрыми темпами конфронтация шла на фоне скачка в стачечном движении, начала антивоенных и антиправительственных выступлений в действующей армии и в тылу, активности радикальных партий.

В таких условиях, пытаясь предотвратить анархию и социальный взрыв, на осенней сессии Думы 1 ноября 1916 г. с большой речью выступил Милюков. Многие современники называли данную речь историческим сигналом революции, хотя сам Милюков рассчитывал на обратное. Речь содержала на­падки на премьера и прямые обвинения против него в измене и подготовке к заключению сепаратного мира с Германией. «Глупость или измена?» — этот вопрос Милюков несколько раз повторил с трибуны, обвиняя правительство в бездарной экономической и военной политике, и потребовал подотчетного парламенту правительства, придания Думе законодательных полномочий.

Речь Милюкова произвела оглушительный эффект. Цен­зура запретила публиковать текст выступления; премьер ми­нистр намеревался подать на Милюкова в суд; черносотенцы угрожали расправой, а на квартире беспрерывно звонит теле­фон и неизвестные лица осведомлялись, жив или нет хозяин квартиры.

Но изменений в государственной структуре не произошло, был сменен лишь министр-председатель.

Разочаровавшись в легальных парламентских способах борь­бы за реформы, которые могли бы изменить ситуацию к луч­шему, часть правящих сил перешла к насильственным дей­ствиям. Поздно вечером 16 декабря во дворце Юсуповых был убит царский фаворит Распутин. Непосредственными испол­нителями были четыре человека, в том числе лидер крайне правых М. Пуришкевич, но сама эта акция была частью более широкого плана ограничения или даже устранения самодер­жавия, поддержанного высшим офицерством, дипломатичес­кими представителями Франции и Англии.

Правительство, сформировав в реформаторских целях третьеиюньскую политическую систему, заранее обрекло ее на поражение, ибо она могла функционировать лишь в благо­приятных условиях, во-первых, союза между верхами обще­ства и, во-вторых, гражданского мира в стране в целом.

Столыпинский вариант реформ не смог принести ожидае­мого гражданского мира, ибо правительственные реформы не только загоняли «вглубь» старые противоречия, но и порожда­ли новые.

В свою очередь и либералы оказались политически неспособными вести последовательную борьбу за реформы в данной ситуации. В условиях войны они стреми­лись поддержать падающую власть. Главный аргумент либе­ралов состоял в том, что в условиях России при темном, неве­жественном народе, вековой ненависти к угнетателям, слабом слое интеллигенции революция превратиться в разрушение государственности. Их мнение состояло в том, что идея мо­нархии ближе, понятнее массам, она символ стабильности страны, особенно во время войны. Кадеты — главная партия либералов — пытались продолжить реформы, но в силу противодействия правитель­ства, а также оппонентов «справа» и «слева», не смогли их завершить.

Таким образом, можно сформулировать некоторые выводы.

В условиях первого массового движения за демократизацию страны, формирования политических партий правительство было вынуждено провести относительно радикальные реформы, свя­занные с созывом общероссийского представительства с зако­нодательными политическими функциями и провозгласить новый курс в аграрной политике. Законодательные акты, при­нятые в условиях революции, стали вершиной правительствен­ного реформаторства в экономической и политической областях.

В послереволюционный период, несмотря на усилия «глав­ного реформатора» России А.П. Столыпина совместить пред­ставительство и самодержавие, начался процесс отката от сде­ланных уступок и намеченных преобразований. Самодержа­вие так и не превратилось в конституционную монархию, хотя и встало на этот путь, правительство не стало кабинетом министров в западноевропейском смысле, сохраня­лась сословная система.

Правительство на протяжении всего периода с 1905 — до февраля 1917 г. пыталось отыскать такую меру уступок, ко­торая бы удовлетворила требования умеренных сил и пре­пятствовала бы нарастанию массового движения и дестаби­лизации.

В канун первой мировой войны, как и в ходе ее, прави­тельство не только не стояло во главе реформаторского про­цесса, но и не имело никакой четкой политической програм­мы: ни либеральной, ни консервативной. Политический курс определялся интересами момента, незыблемостью самодержа­вия. Этот принцип стал причиной острых политических противоречий между царем и думцами. Николай II отказывался удовлетворить не только требование ответственного перед Думой министерства, но и не шел на создание «министерства доверия» из числа лиц, пользующихся поддержкой в Думе.

Меньшевики и эсеры стояли за более радикальное преоб­разование общества с демократической республикой в конце пути. Не исключая революционных способов действия, мень­шевики проявляли большую склонность к реформаторству.

Большевики отстаивали собственный вариант решения воп­роса о власти — уничтожение монархии насильственным путем и замену ее демократической республикой. Схеме историчес­кого развития, рассчитанной на реформы, они противопоста­вили революционный курс.

Революция 1917 г. стала фактом как в силу остроты социально-экономических противоречий в стране, дошедших до своей критической точки под влиянием войны, так и неспо­собности и, в определенной мере, нежелания правительства идти по пути последовательных реформ.