Границы цивилизаций
Под цивилизациями в современной науке принято понимать достаточно устойчивые и предельно обобщенные социально-исторические единицы с четко фиксированными краями и границами в сфере общественной и духовной жизни.
Цивилизации отличаются друг от друга рядом существенных признаков. «Люди разных цивилизаций по-разному смотрят на отношения между Богом и человеком, индивидом и группой, гражданином и государством, родителями и детьми, мужем и женой, имеют разные представления о соотносительной значимости прав и обязанностей, свободы и принуждения, равенства и иерархии. Они (эти различия. В.М.) не исчезнут в обозримом будущем. Они более фундаментальны, чем различия между политическими идеологиями и политическими режимами».
При некоторой спорности такого определения цивилизации, отождествляющего ее с культурой (что вообще характерно для англо-американской научной традиции), оно верно фиксирует исходное отличие одной цивилизации от другой тип религиозной веры, т. е. культуры в той ее части, в какой она еще не отделилась от культа.
Каждая из великих цивилизаций имела свой пантеон богов или единого Бога, складывалась вокруг общего для себя религиозного культа. Барьер, разделяющий эти культы, практически непреодолим: можно перейти из одной веры в другую, но нельзя совместить их в одной религиозной системе. Каждая вера по-своему универсальна, абсолютна и самодостаточна. Религия является как бы последней границей между разными цивилизациями.
Именно эти пять цивилизаций Тойнби отнес к последнему третьему поколению цивилизаций, дожившему до нашего времени. Тойнби предвидит в будущем возможность столкновения между ними, например, в ядерной войне (эту его мысль и подхватил Хантингтон), что грозит человечеству гибелью. Оправдается это предвидение или нет, границы между цивилизациями представляются ему неустранимыми.
Не считать же такой цивилизацией самодержавие и тоталитаризм, хотя попытки сблизить их с «этикой» православия и предпринимаются некоторыми авторами время от времени. Тот же Тойнби считал православную Византию родиной тоталитаризма, от которой его и унаследовала Россия: тоталитаризм, согласно Тойнби, «византийское наследие России».
Связь между православием и тоталитаризмом может быть, однако, оспорена. И в Византии, и в России православие, действительно, часто оказывалось в подчинении у государства, что свидетельствует более о незавершенности цивилизационного развития, о сохраняющихся элементах варварства, чем о существовании самостоятельной цивилизации. Если и можно называть Россию православной цивилизацией, то, скорее, в смысле замысла, а не окончательного результата.
Шпенглер, например, считал Россию со времен Петра историческим «псевдоморфозом» противоестественным сочетанием старорусской набожности и религиозности с империей и западноевропейской культурой.
Отсюда «апокалиптическая ненависть» к Европе не только вне России, но и внутри нее, что никак не говорит о сложившейся здесь до конца цивилизации, уверенной в своем настоящем и будущем. Какая там православная цивилизация, если ее изнутри постоянно подтачивает нечто, прямо враждебное и чуждое духу православия?
Приравнивание цивилизации к религии вообще не всегда оправданно и прежде всего в случае цивилизации Запада. Христианство есть, действительно, религия Запада по преимуществу, но ведь не только оно создало западную цивилизацию. Другим ее истоком является греко-римская Античность, откуда, собственно, заимствовано и само понятие «цивилизация».
Если о средневековой Европе с ее авторитетом Церкви во всех мирских делах и попытками создания «Священной империи» еще можно говорить как о христианской цивилизации, то как быть с современным Западом, пережившим секуляризацию власти и культуры? Разве его отличает от других цивилизаций только религия?
Возникшая здесь индустриальная цивилизация содержит в себе совершенно иное основание для типологии цивилизаций, делит их на традиционные и современные, на доиндустриальные (аграрные), индустриальные и постиндустриальные.
Со стороны Востока, цивилизации, действительно, выглядят как сосуществующие в едином мировом пространстве разнокачественные человеческие миры: идея множественности цивилизаций и родилась на Западе в результате так называемого «второго Ренессанса» открытия им Востока.
Но для самого Запада эти цивилизации выглядят иначе как предшествующие ему во времени ступени движения человечества на пути к его все большей интеграции. И хотя тот же Шпенглер считал, что мировая история с ее эволюционным развитием от низшего к высшему существует в воображении только самого Запада, нельзя все же отрицать определенную объективную правомерность такого взгляда на исторический мир.
По этой логике, Запад сознает себя высшим этапом в развитии человечества, универсальной цивилизацией, способной распространиться по всему миру и объединить вокруг себя все его части и регионы. Он мыслит себя так не по причине своей религиозности (здесь ему противостоят другие религии) и даже культуры, а в силу развитого им духа научной рациональности, не требующего для себя никакой религиозной санкции.
Создав светские формы жизни, базирующиеся на технико-производственных и формально-правовых основаниях, он усмотрел в них единственно приемлемый для человечества способ его объединения и совместного существования.
Понятно поэтому, почему происходящий ныне процесс модернизации и глобализации трактуется современным Западом преимущественно в духе вестернизации, имеющем в качестве своего образца общество западного типа. Здесь и встает вопрос о динамике цивилизационного процесса, отнюдь не совпадающей со временем жизни отдельной цивилизации.
В какой мере она исчерпывается опытом Запада? Существуют ли варианты цивилизационного движения, не слепо копирующие западные, или Запад являет собой единственно возможный прообраз будущей мировой цивилизации?
Цивилизация, как известно, возникает в оппозиции к варварству, является формой, в которой преодолевается, изживается наследие варварских времен. В силу разности места и времени появления отдельных очагов цивилизации она в своей начальной фазе образует определенное множество, предстает как веер цивилизаций, существенно отличающихся друг от друга. На смену одним цивилизациям приходят другие. Некоторые из них дожили до наших дней.
Но во все времена наличие такого множества свидетельство не только различных путей выхода из варварского состояния, но и незаконченности, незавершенности этого процесса. Подтверждением тому служит судьба многих цивилизаций, погибших либо от столкновения друг с другом, либо от натиска варварских племен и народов. От подобного столкновения, как уже говорилось, не застрахованы и ныне существующие цивилизации.
И так, видимо, будет по тех пор, пока цивилизация не достигнет, действительно, состояния некоторой универсальности, не станет для большинства народов единой и общей. Только тогда она сможет окончательно победить варварство, одним из признаков которого является абсолютизация того, что разъединяет людей и противопоставляет их друг другу.
В истории человечества Запад и стал первой попыткой перехода к такой цивилизации. Во всяком случае, он впервые сформулировал претензию на такой переход. Идея единого человечества, универсальной цивилизации, действительно, родилась на Западе. Иногда ее называют «римской идеей». Начиная с «первого Рима», история Запада есть история ее практического воплощения в жизнь, хотя на разных этапах разными путями и средствами.
Самому Западу казалось, что именно он призван покончить с варварством былых времен, явить миру единственно возможную форму общечеловеческой интеграции. Однако в фазе его индустриального развития обнаружились черты, которые заставили говорить о «новом варварстве».
Об экологическом тупике, в который ведет индустриальная цивилизация, сказано достаточно. Несколько слов о тупике культурном. Первые симптомы поразившего Запад духовного кризиса были зафиксированы уже в XIX в. Тогда заговорили о «смерти Бога», наступлении «эпохи нигилизма», «трагедии культуры» и пр. Суть обозначившегося конфликта между цивилизацией и культурой одни решали в пользу цивилизации, другие в пользу культуры.
Но в любом случае сам конфликт был осознан как наглядная демонстрация присущего западной цивилизации обездуховления жизни, ее предельной рационализации, дискредитации религиозных и моральных ценностей, победы прагматического и утилитарного начала над идеальными побуждениями и целями, переноса центра тяжести из духовной в материальную сферу.
Поставленный на службу экономическим целям, разум стал условием не свободной и моральной жизни человека, каким он казался просветителям, а, наоборот, чисто инструментальным средством его подчинения чуждым и неподвластным ему силам и отношениям.
В массовом обществе возрастает роль организационных, управленческих и планирующих структур (если не на уровне государства, то на уровне частных монополий и корпораций), которые берут под свой тотальный контроль все виды и формы индивидуального принятия решений, до предела ограничивают пространство личной свободы и инициативы.
Реальная власть в обществе при его внешнем демократизме и либерализме переходит к финансовым и обслуживающим их политическим элитам, манипулирующим сознанием людей посредством электронных средств массовой информации. Отсюда, кстати, и определение СМИ как «четвертой власти», что вовсе не является демократической формулой.
Люди власти стали подлинными героями дня, отодвинув на задний план героев прошлого инакомыслящих, борцов за свободу и личную независимость. Хотя власть в массовом обществе отличается от традиционной от власти отдельного лица или родовой аристократии, в своей способности подчинять себе людей она намного превосходит последнюю.
Своеобразной компенсацией сужения поля личной общественной и духовной свободы служит здесь расширение рамок потребительской свободы, свободы потребления, в силу чего массовое общество называют также обществом потребления, в котором «иметь» равносильно тому, чтобы «быть».
Общество, сделавшее материальное благополучие смыслом существования большинства людей, не обязательно имеет своим следствием всеобщее изобилие. Заключая в себе огромный соблазн для менее развитых стран и народов, оно не может служить основой интеграционных процессов. Не все могут жить так, как живут на Западе (хотя бы в силу ограниченности тех же природных ресурсов), да и Запад, заботясь о себе, не позволит всем жить так, как живет он сам.
Народы, которым будет предписано жить по западным образцам, захотят ведь иметь и западные стандарты потребления. Это и есть путь в экологическую бездну. Но если невозможно объединить всех посредством «универсализации принятых на Западе жизненных стандартов», то ведь того же можно достигнуть иным путем экономическим, дипломатическим и даже силовым, дополняемым информационным и идеологическим давлением.
Глобальной стратегией последнего является, очевидно, не подтягивание всего мирового сообщества до своего уровня (в том числе и уровня жизни), а его подчинение целям собственного выживания. Западное общество, не будучи более способно к внутренним трансформациям, как бы возрождает имперскую политику «первого Рима», наделявшего покоренные им народы правами граждан в обмен на их отказ от своего национального и государственного суверенитета.
Если нельзя больше развиваться вглубь, то ведь можно расширяться вовне, так сказать, вширь. В лице США Запад объявляет себя единственным гарантом демократии и свободы в мире, требуя за то безоговорочного послушания и верности своей политике.
Глобализм в современном мире оказывается на практике всего лишь предельным расширением, универсализацией западной модели жизни, чему другие народы должны если не уподобиться, то хотя бы подчиниться. Здесь отчетливо проступают не только внутренние, но и внешние пределы западной цивилизации с ее претензией на универсальность.
