Онтология научной теории культуры в том числе

Прежде всего следует иметь в виду, что онтология как философская категория не претендует на определение субстанции: материальной или идеальной. Не является она также и простой отсылкой к факту объективной реальности изучаемого предмета.

В обиход теоретического осмысления всего мыслимого этот единственно возможный смысл категории «онтология» ввел на все последовавшие затем эпохи (до Канта, Гегеля, Хайдеггера и всех наших современников) Ансельм Кентерберийский своим онтологическим доказательством бытия Бога.

«Как возможен Бог?» в ответе на этот вопрос и мыслимая сущность Бога, и его существование как непреложная заданность мысли именно о нем. Но рассудочный эмпиризм ограничился пониманием онтологии как предмета теории (и вообще мышления), имеющего быть вне теории (и вообще мышления) как объективное существование того, о чем мыслит человек.

Перелом в эмпиристском сознании исследователей логики научного знания был подготовлен философией как почти всеобщий и весьма продуктивный для науки отказ от эмпиристских робинзонад (социальных, экономических, языковедческих и прочих), шоры которых на органах умозрения даже многих философов (таких, как рационалисты и эмпирики XVII, метафизики XVIII, позитивисты XIX и ХХ вв.) суживали поле онтолого-гносеологической видимости почти всех теоретиков до прямого как стрела пути от объекта к субъекту-индивиду.

Этот перелом произошел под влиянием происходившего в начале ХХ в. решительного поворота как философии, так и «объектных теорий» к окончательно и для них явной реальности реальности идеального, интерсубъективного, надындивидуального, трансцендентального (любой термин здесь годен) языкового (текстового) поля духовной культуры всех человеческих общностей.

Теоретическое осознание онтологии чувственно-сверхчувственной сущности языка и текстовой культуры как возможности существования особой надындивидуальной реальности, случайные «вспучивания» которой образуют сознание и самосознание своим рождением входящих в нее индивидов Homo sapiens, потребовало специального исследования этой реальности. Оно и проводилось всей мощью, всем арсеналом… естественного языка, языков науки и конструированием искусственных языков.

К тому же реальность внешняя их актуальному себячувствию, их самоосознанию. Именно эта реальность данных и заданных ему в представлении (представших перед ним) его же смыслонесущих аффектов порождает мотивы и сам смысл их обращений друг к другу и к себе самим.

Форма (пространственность) обращений людей друг к другу и к самим себе хранит на протяжении веков их смысловую связность и сопричастность. Что и позволяет в любой, даже самой экзотичной эпохальной и этнической культуре пусть по-своему воспроизводить образный строй смыслов и смыслы образов любой иной культуры, существуя при этом столь же реально и в этом смысле объективно, как и любая естественная форма природных процессов, однако нацело принадлежа субъективности общечеловеческого самосознания.

Потому она, эта форма, не может быть безразличной их постоянно актуальной смысло- самочувственности и, замкнувшись в себе и на себя, быть равнодушно-безразличной процессу творения новых образов и смыслов процессу познания.

И именно поэтому ее собственные свойства и принципиально потенциальные возможности могут продуктивно исследоваться логикой, независимо от содержания оформленных ею частных смыслов.

Каждая из устойчивых и строгих форм нашей речи (в основании построения которой устойчивые формы наших общих целесообразных поступков и дел) каждым нашим обращением urbi et orbi рождается и заново возрождается всегда лишь в личностно-субъективном своем воспроизведении.

Но всем нам эта форма, однако, общая (всеобщая) и всем необходимая (иными словами аподиктичная), а по содержанию полученного в ней и с ее помощью следования априорная любому возможному казусу и капризу мышления, чувств и дел. Такова онтология человеческой субъективности.

А именно внешне объективной человеку (реальное бытие природы и мира людей) и субъективной только по факту, только «по месту» существования, но столь же объективно представленной теоретику своими непреложными законами и формами (канонами, правилами и т. п.) языкового и логического построения креативной мысли.

Противопоставление друг другу этих двух «онтологий» обнаруживается во всех аналитиках научного знания. Что не случайно, ибо это противопоставление двух «онтологий» не только имеет солидную (мало сказать тысячелетнюю) традицию обыденного, философского и научного эмпиризма, но давно уже и вполне натуральную неизбывную причину.

Тысячелетия назад в родовых общинах в строгом ритуале их бытия господство коллективных представлений (обоснование этого термина у Эмиля Дюркгейма) над индивидуальными восприятиями и смыслонесущими переживаниями мира было настолько естественно, что индивид буквально не отличал себя от общности едино-родных. У него не было необходимости в местоимении первого лица единственного числа.

Антропологи и палеоэтнографы свидетельствуют: в языках так называемых «примитивных народов» чаще всего отсутствует местоимение «я», и в ответ на вопрос «кто ты?», обращенный к любому члену родовой общины, вы непременно услышите: «мы…» (далее следует имя тотема: мы кенгуру и т. п.).

В интерсубъективной реальности их общей предметно-духовной культуры образы умерших предков и образы живых соплеменников, образы-символы растений, животных, значимых мест, явлений природы и образы ожидаемых (воображаемых) событий были единозначными для всех.

Но уже древние цивилизации, рожденные великой неолитической революцией, противопоставили друг другу группы, а вслед за ними и отдельных людей, сделав историческим фактом противопоставление и противоречие индивидуальной и общественной субъективности.

И тем самым в общей культуре народов из состояния совместно переживаемой сплошности в конечном счете вышли, обособляясь, различные… субкультуры. Вплоть до неустранимого различения культурного облика отдельных индивидов.

Но лишь в индустриальных и постиндустриальных цивилизациях противостояние «мы» и «я» достигло своего полного развития и воплощения в торжествующем индивидуализме. Тут уж каждый не только умирает в одиночку, но и живет, постоянно ощущая, а нередко и болезненно переживая свое одиночество.

Потому и чисто психологически, в своем восприятии мира людей и природы, он отстраняет себя, свое Я и от субъективности Я других людей, и от всего телесного мира и от мира природы, и от предметов и средств жизни, и от орудий, и от тела своего. И даже от созданных им научных приборов, кои также есть не что иное, как обращение к субъективности всех и каждого.

Мир вещный и мир его души (мир наших душ мир культуры) прочно встали друг против друга. Такова внешняя причина противопоставления двух «онтологий» онтологии научной теории (иными словами: ее вполне реального предметного интерсубъективного поля) и онтологии мыслимого Бытия непосредственного чувственного опыта.

Эта же причина и в логике сохраняет за онтологией статус необходимого онтологического допущения (допущения без обоснования) объективного наличия предметов, представленных мышлению и его логике так называемыми идеализированными объектами. Тем самым логикой и наукой о науке в качестве своих предметов (своей онтологии) признаются исключительно «идеализированные объекты».

А опыту и практике уже без каких-либо допущений достаются реальные, вещные объекты, существующие вне и независимо от человеческой субъективности, чем и сохраняется в логике и в науке о науке эмпиристская методология осознания когнитивных процессов.

При определении онтологии теории «идеализированные объекты» подчеркнуто противостоят объектам реальным. Противостоят так, как будто образы обычного восприятия не идеализируют реально вещные объекты! А ведь именно с ними, если верить хотя бы классику эмпиризма Джону Локку, имеет дело разум.

Но в данном случае (опять-таки и по канонам эмпиризма) их идеализация пока еще только в том, что это всего лишь субъективные образы объективного мира, как писал Фейербах. В логике же анализа онтологии научной теории этому слову (термину) придается иное значение. А именно: его суть отнюдь не в том, что предмет теории вообще (фундаментальной тем более) субъективен по месту и времени своего присутствия в бытии.

Но в том, что для его там появления и пребывания требуются особые, уже не естественно телесные, а искусственные средства, способы и формы. Хотя бы упомянутые ранее искусственные языки, специально разработанные правила и матрицы их применения и многое другое из арсенала логики и научной методологии.

Будто способность тела человека так идеализировать внешний мир ничего по-настоящему идеального в себе не содержит. Это, мол, дело вполне телесных органов чувств, рецепторов, анализаторов, соответствующих им центров головного мозга. Все как и у животных. Словом психика как естественная, натуральная функция высокоорганизованной материи.

Совсем другое дело часы, весы, линейка, наконец, изобретенный физиками синхрофазотрон, искусственные языки, изобретенные не менее хитроумными логиками Тут в основании процесса идеализации природных объектов заложена идея, а не физиология, не рецепторы. И только в этом случае мы и имеем истинную идеализацию, а следовательно, и истинно идеализированные объекты.

Но исторически рефлексивной логики (потому и содержательной) здесь как раз и нет. Ведь и математический логик, защищая свой тезис о радикальнейшем, принципиальнейшем отличии онтологии своей науки от онтологии опыта естественных наук, а заодно и всех предметно-телесных условий и средств обыденной жизни, неосознанно обращается, по сути дела, именно к содержанию исходных предпосылок любой теории. Тем самым он обращается к содержанию, подготовленному для него историей.

Он поневоле обращен к старому, для него всегда новому, вопросу: «Почему глаз орла видит несравненно дальше и точнее человеческого глаза, однако человек видит несравненно больше орла, во всем видимом замечая и разыскивая взглядом смысл и назначение?»

Иммануил Кант смело утверждал априоризм трансцендентального единства апперцепции саму способность человека образовывать (от слова образ) пространственно-временные формы собственного вчувствования во внешний чувствам мир («гештальт» сказали бы психологи-гештальтисты).

Этим он утверждал и то, что субъективность человеческой жизнедеятельности вносит в этот мир в мир вещей-в- себе, смыслонесущий порядок. Но он не связывал себя обязанностью найти объяснения данного факта в истории появления, становления и укоренения человека на Земле.

Ведь философы то есть создатели своего особого видения мира и человека, видения, претендующего на абсолютную всеобщность, исходили из общего и изначального для них всех допущения такой онтологической предпосылки всех деяний и проблем человека, как произвольность и целесообразность… его чувственности.

Все, кроме тех, кто в угаре сциентизма ХХ в. поспешил отринуть от себя философскую «заумь» и вслед за эмпиристами-натуралистами признал: наука сама себе философия, и философские проблемы тоже должны решаться экспериментально.

Но старый-престарый для сциентистов, бесконечно от них далекий Томас Гоббс оказался более глубоким и более современным мыслителем благодаря своему пониманию пространственно-временных форм не в качестве акциденции Тела (по его терминологии телесной субстанции, определяющей все проявления едино сущего, включая все телесные функции человека), а в качестве сущностного проявления человеческой природы, в качестве его особой способности воспринимать все телесное.

Более того, для всех рефлексивно мыслящих теоретиков исходной предпосылкой их обращения к онтологии теории (теории вообще, фундаментальной тем более) было априорное принятие смысловой ориентировочно-поисковой произвольности чувственности человека. Ее, чувственности, креативной идеальности.

Задолго до изобретения искусственных языков и до исследований их когнитивных возможностей любой, даже самый первобытный язык, был столь же… искусственным. И он выполнял для идеализации (одухотворения) объективной реальности ту же роль, что и языки, изобретаемые сегодня специально для этой цели.

Идеализация бытия, его, если хотите, одухотворение, имеет одну природу, одно начало и одну суть, воплощенную как в искусственных, так и в «естественных» средствах обращения людей друг к другу и к себе самим.

«Естественных» в кавычках потому, что данные нам от рождения органы, способные быть использованными для обращения друг к другу, приобретают эту роль лишь в процессе культурного общения, и в этом качестве они осваиваются так же, как осваивается каждым из нас язык народа и все остальные «искусственные» органы нашей жизни, создававшиеся тысячелетиями.

На самом деле они для человека самые естественные, ибо самые необходимые ему для физического выживания. И это начало, эта единая их суть реальный постулат как всеобщей истории и теории культуры людей, так и истории и теории любой ее исторически обособившейся разновидности. Не являются исключением из правила и все теории природоведения.

Слишком смелые для эмпиристов утверждения становятся обоснованными при определении непременной априорности постулатов собственно теоретического мышления. Хотя бы потому, что развитые формы процесса позволяют узнать и понять содержание изначальных и менее развитых его форм.

Таким образом, онтология теории культуры реальное динамичное тождество интер- и интрасубъективности: реальный процесс «идеализации» (одухотворения) условий, предметов, средств и способов бытия человека в объективном мире Природы.